Наташа участвует в групповом сексе (Страница 2)
«Наташенька, давай уйдем отсюда, пока не поздно, это же гадюшник какой-то! » Мой голос дрожал, я сжал ее руки, пытаясь передать ей свое беспокойство. Она нахмурилась, ее брови сдвинулись, губы сжались в упрямую линию: «Сережа, а как же наша мечта? Помнишь, как мы хотели на море? Полежать на песочке, покупаться, забыть эту серую жизнь, где каждый день — как наказание? Ничего страшного, если я разденусь, это же искусство, наверное! » Ее голос был полон надежды, но я видел, как она нервно теребит пальцы, как ее грудь вздымается от учащенного дыхания, выдавая скрытую тревогу. Я пытался достучаться до нее, чувствуя, как внутри все кипит: «Наташ, это не искусство, это порнуха самая настоящая! Ты что, хочешь, чтобы тебя голую по всему интернету разнесли, чтобы каждый урод пялился на тебя? Это не работа, это ловушка! » Она упрямо мотнула головой, ее волосы качнулись, как темный водопад: «Ты преувеличиваешь, Сережа! Они сказали, все конфиденциально, это профессионалы, а не какие-то бандиты! » Я чуть ли не кричал, сдерживая себя, чтобы не напугать ее еще больше: «Наташка, одумайся, это западня! Они тебя голую снимать будут, а потом еще и трахнут, поди! Ты понимаешь, что это может быть конец всему, что у нас есть? » Мое сердце колотилось, я видел в ее глазах борьбу между мечтой и страхом, но она фыркнула, отводя взгляд: «Ой, Сережа, не выдумывай! Это шанс, а ты все портишь своими страхами! » Мы спорили минут десять, я чуть ли не умолял, чувствуя, как голос срывается от беспомощности, но Наташа оставалась непреклонной, и я понял, что переубедить ее не смогу — она уже видела себя победительницей этого проклятого конкурса.
Дверь открылась, и Жак вошел, постучав костяшками по столу, отчего пепельница подпрыгнула, а окурки чуть не высыпались: «Ну что, решились? » Наташа выпалила, ее щеки пылали, голос дрожал от смеси решимости и страха: «Согласна. Но фото не размножите? » Жак расплылся в улыбке, его маленькие глазки блеснули: «Ну что вы, деточка, как можно? Все строго конфиденциально, мы серьезное агентство». Он вынул из ящика бумаги — мятые, с пятнами от кофе, — протянул их Наташе: «Небольшая формальность». Я схватил договор, пробежал глазами — ничего особенного, кроме жирной строчки про штраф в 10, 000 долларов, которая ударила меня, как кулаком в живот. У нас таких денег не было даже в мечтах, и это ощущение ловушки сдавило мне грудь, как стальной обруч. Наташа, не читая, чиркнула подпись своей аккуратной, чуть дрожащей рукой и протянула листок Жаку, ее пальцы слегка тряслись. Он кивнул, сложив бумаги в ящик: «Вот и славненько. Теперь прошу за мной, красавица».
Мы пошли за ним по длинному коридору, где стены были покрыты облупившейся краской, пахло сыростью, старыми коврами и чем-то затхлым, как в подвале. Пол скрипел под ногами, лампы мигали, отбрасывая длинные тени, и я чувствовал, как каждый шаг приближает нас к чему-то неизбежному. Мы вошли в большой зал: белая круглая кровать с мятым покрывалом, на котором виднелись подозрительные пятна, белые стены, покрытые трещинами и местами пожелтевшие, с потолка свисали прожектора, их свет резал глаза, а посреди комнаты стояла камера на штативе — дорогая, с блестящим объективом, выглядевшая неуместно в этом убогом помещении. Жак скомандовал деловито, его голос стал резче: «Так, моя милая, тебе за вон ту ширму, там разденешься до трусов и ложись на кровать. А вам, друг, нужно выйти из комнаты. Но если хотите наблюдать за процессом, в соседней комнате есть окошко, можете смотреть и любоваться на свой цветок». Наташа бросила на меня быстрый взгляд — в нем смешались страх, решимость и мольба о поддержке, которую я не знал, как ей дать, — и скрылась за ширмой, старой, потрепанной, с пятнами неизвестного происхождения. Я вышел в коридор, закурил, чувствуя, как дым обжигает горло и легкие, но не снимает напряжения. Минут десять я топтался у стены, стряхивая пепел на потертый пол, мысли путались: «Как нас угораздило вляпаться в эту хрень? Это же не работа, а черт знает что! Наташка, дуреха, что ж ты натворила? » Я чувствовал себя предателем, что не остановил ее, и одновременно злился на нее за эту ее слепую веру. Любопытство и тревога пересилили, и я решил пойти в соседний кабинет, чтобы хоть как-то держать ситуацию под контролем.
Кабинет оказался крохотным, метров шесть, с одним шатким стулом, который скрипел под моим весом, и маленьким окошком, закрытым грязной шторкой, пропахшей пылью и табаком. Воздух был спертым, стены покрыты облупившейся краской, и я чувствовал себя, как в клетке. Сел, отодвинул шторку — и замер от увиденного. Наташа сидела на кровати в своих белых кружевных трусиках, которые чуть просвечивали, намекая на темный треугольник аккуратно подстриженных волосков под ними. Ее груди — красивые, упругие, с маленькими розовыми сосками — покачивались, пока она пыталась сесть в позу лотоса, ее движения были неуверенными. Соски напряглись от прохлады в зале, стали твердыми, как горошинки, вокруг них проступили крохотные ареолы, чуть темнее ее кожи, и я невольно сглотнул слюну, чувствуя, как в штанах шевельнулся член, несмотря на стыд и тревогу. Жак стоял рядом, поигрывая камерой, его жирные пальцы сжимали ее корпус: «Так, моя умница, выгни спину, руки назад, твои сиськи должны быть в кадре. Замри... Отлично. Теперь снимай трусы». Наташа покраснела до корней волос, ее щеки стали пунцовыми, она встала, быстрым, почти судорожным движением стянула трусики, прикрываясь ладошкой. Между ее тонких пальцев проглядывали темные губки ее киски — аккуратные, чуть припухшие, с легким блеском влаги, а внутренние — розовые, нежные, чуть выпирали наружу, клитор был маленьким, но уже набухшим от напряжения или страха. «Ну что за скромность, деточка? Становись раком, задом ко мне», — скомандовал Жак, его голос стал резче, с ноткой нетерпения, он потирал руки, будто предвкушая добычу.
Наташа бросила взгляд в мою сторону — заметила меня в окошке — и, глубоко вздохнув, послушно встала на четвереньки, ее движения были медленными, полными стыда. Ее попка — круглая, гладкая, как спелый персик — открылась полностью, ягодицы разошлись, обнажая между ними щелку вагины, блестящую от легкой влаги, с розовыми внутренними губками, которые чуть разошлись, показывая узкий, влажный вход во влагалище, манящий своей невинностью. Выше виднелась тугая дырочка ануса — розовая, сжатая, с мелкими складочками вокруг, будто маленькая кнопка, пульсирующая от напряжения. Жак защелкал камерой, его глаза блестели: «Раздвинь ягодицы одной рукой, покажи все». Наташа, дрожа, выполнила, ее тонкие пальцы с аккуратным маникюром раздвинули попку, обнажая анус — маленький, чуть сжатый, с розовой кожицей вокруг — и влажные складки киски, где клитор набух еще больше, блестя от выделений, которые она не могла контролировать. У меня в штанах зашевелился член — черт, моя жена голая перед чужим мужиком, выставляет все напоказ, а я стою и возбуждаюсь, как последний извращенец! Я чувствовал себя предателем, но не мог отвести взгляд, в голове боролись стыд, гнев и это проклятое возбуждение, от которого кровь стучала в висках. Жак причмокнул, его голос стал слащавым: «Какая прелесть, девочка моя! Так, повернись ко мне, грудь вперед». Наташа развернулась, ее сиськи колыхнулись, соски торчали, твердые и напряженные, лицо было красным от стыда — она чувствовала себя униженной, голой не только телом, но и душой, но не могла остановиться, словно попала в ловушку, из которой нет выхода. Я не выдержал, закрыл шторку, выскочил на улицу и нервно закурил, затягиваясь так глубоко, что дым обжигал легкие, но не мог прогнать этот стыд и непонятное тепло в паху, которое я ненавидел в себе в тот момент.
Через десять минут я вернулся, ноги сами понесли меня обратно, будто какая-то сила тянула посмотреть, что происходит с моей Наташей. Открыл шторку снова, и передо мной предстала картина, от которой у меня перехватило дыхание: Наташа лежала на спине, ее длинные ноги были закинуты за голову — поза такая, что ее пизда и жопа были выставлены напоказ, как на витрине. Киска раскрылась, как цветок: внешние губки — темные, мясистые, чуть припухшие от напряжения — разошлись, внутренние — розовые, блестящие от влаги — обнажили узкий вход во влагалище, мокрый и манящий, а клитор — маленький, набухший, красноватый — торчал, словно прося внимания, пульсируя от каждого движения. Анус был розовым, с мелкими морщинками вокруг, он сжимался и разжимался от напряжения, будто дышал, и я заметил, как Наташа дрожит — то ли от страха, то ли от холода, то ли от стыда, который сжигал ее изнутри, превращая ее лицо в красный овал, где глаза блестели от слез, а губы дрожали. Жак что-то бормотал, щелкая камерой: «Хорошо, девочка моя, замечательно, теперь разведи ноги шире». Наташа послушалась, ее вагина раскрылась еще больше, и я увидел, как внутри все блестит — она невольно текла, ее тело предавало ее, выделяя соки, которые стекали по внутренней стороне бедер, оставляя влажные дорожки. Она сгорала от стыда, ее руки сжимались в кулаки, а дыхание было прерывистым, как будто она пыталась сдержать рыдания. Вдруг дверь открылась, и в зал вошел тот кавказец с подносом — три чашки кофе дымились в его руках, его смуглое лицо расплылось в ухмылке, когда он увидел Наташу. Она дернулась, пытаясь прикрыться простыней, но та была пришита к матрасу, и она только беспомощно задергала ногами, ее сиськи подпрыгнули, соски затвердели еще больше от резкого движения. Кавказец поставил поднос на край кровати, бросил на нее еще один взгляд, полный похоти, и вышел, оставив за собой аромат кофе, смешанный с его одеколоном. Жак махнул мне рукой: «Заходи, друг, присоединяйся». Я вошел, чувствуя, как сердце колотится в груди, как ноги подкашиваются от смеси гнева, стыда и этого проклятого возбуждения, которое я не мог подавить.
В зале пахло потом, дешевым одеколоном и чем-то кислым, что витало в воздухе, смешиваясь с теплом от прожекторов. Я сел за кровать на скрипящий стул, Наташа сидела рядом, голая, красная как рак, не зная, куда деть руки — то прикрывала грудь, сжимая ее так, что кожа между пальцами белела, то пыталась закрыть промежность, где блестели капли влаги, выдавая ее невольное возбуждение. Жак протянул ей чашку кофе: «Пей, деточка, расслабься». Она взяла ее дрожащими пальцами, кофе чуть не расплескался, и тихо, почти шепотом, спросила: «Ну как я? Есть шанс? » Ее голос был сдавленным, полным стыда и надежды, которая все еще теплилась в ней, несмотря на унижение. Жак пожал плечами, его жирное лицо расплылось в ухмылке: «Шансы есть у всех. До тебя тут десяток девок было, но задатки у тебя хорошие». Наташа поникла, ее плечи опустились, глаза потускнели — она поняла, что все эти позы, этот стыд могут быть зря, что ее мечта ускользает, как дым от сигареты, которую я курил в коридоре. «Но ведь вы же знаете, как победить, вы же не первый конкурс фотографируете? » — вырвалось у нее с отчаянием, ее голос сорвался на высокой ноте, она сжала кулаки так, что костяшки побелели. Жак откинулся на стуле, его живот заколыхался: «Ну как вам сказать, победитель выбирается для фотосессии одному очень популярному мужскому журналу, и здесь предпочтения отдаются самым раскрепощенным и женственным особам». Он говорил медленно, смакуя каждое слово, будто наслаждаясь ее смятением. «Но что я должна сделать? » — спросила Наташа, ее голос дрожал, в нем звучала смесь страха и решимости. «Так как журнал мужской, то на фотографиях вместе с вами должны присутствовать другие мужчины, вы понимаете, о чем я? » — спросил он, прищурив свои маленькие глазки. Наташа сглотнула, ее лицо стало бледным, глаза расширились: «Понимаю, но... может быть, вы меня снимите с моим мужем? » Ее голос был почти умоляющим, она бросила на меня взгляд, полный надежды, что я смогу ее спасти. Жак покачал головой: «Не в коем случае, это будет видно сразу, что он ваш близкий человек, нет, это исключено». Я не выдержал, вскочил, чувствуя, как гнев кипит в груди: «Позвольте, вы предлагаете моей жене сниматься голой с другими мужиками? Ну уж это слишком, Наташа, что ты молчишь? » Мой голос сорвался на крик, я сжал кулаки, готовый броситься на этого жирного ублюдка. Жак поднял руку, его голос стал спокойнее, но в нем чувствовалась сталь: «Послушайте, вы уже столько прошли, и если вы действительно настроены получить сумму в 50, 000 долларов, то должны идти до конца».
Когда он снова назвал эту сумму, у меня в голове загудело — 50, 000 долларов, деньги, которых мы никогда не видели, которые могли бы вытащить нас из этой нищеты, дать нам шанс на новую жизнь. Наташа посмотрела на меня, ее глаза были полны слез, но в них мелькнула искра решимости: «Я... я согласна, но только чтобы это было побыстрее». Ее голос дрожал, она сжала губы, пытаясь сдержать рыдания, которые рвались наружу. Я чуть не задохнулся от ужаса: «Наташа! Что ты делаешь, это уже перебор! » Я схватил ее за руку, пытаясь вытащить из этого кошмара, но она выдернула ладонь, ее лицо исказилось от смеси страха и упрямства. Я знал, что она никогда не смотрела порно, смутно представляла, что это такое, и сейчас ее наивность толкала ее в пропасть. Жак философски заключил, его голос стал почти торжественным: «Она сделала правильный выбор. Раз идти этой дорогой, так идти до конца. Только вот быстрота в творческом деле неуместна». Я встал, чувствуя, как ноги подкашиваются, как внутри все кричит от бессилия: похоже, все уже решено, и я здесь лишний. Выйдя из комнаты, я вошел в тот же маленький кабинет, отодвинул шторку и закурил прямо там, стряхивая пепел на пол, не заботясь о том, что подумают. Дым заполнил легкие, но не мог заглушить гул в голове — смесь гнева, стыда и страха за Наташу, которая осталась там, голая, растерянная, как загнанный зверь, сидя на этой проклятой кровати. Мне было жалко ее до боли в груди, но это был ее выбор, и я понимал, что она старается ради нас, ради той мечты, которую мы так долго лелеяли.
Через несколько минут дверь зала открылась, и Жак вернулся, а за ним вошли трое мужчин, от вида которых у меня похолодело внутри. Один — тот самый кавказец, которого мы встречали, Ашот, смуглый, с густыми черными бровями и жестким взглядом, его тело было крепким, мускулистым, с широкой грудью и сильными руками, покрытыми темными волосами. Второй — Руслан, парень лет двадцати семи, невысокий, но коренастый, с широченными плечами, его лицо было грубым, с квадратной челюстью и короткой щетиной, глаза — светлые, холодные, смотрели с наглой уверенностью. Третий — Гена, высокий, худощавый, но жилистый, с длинными руками и спокойным, почти равнодушным взглядом, его кожа была бледной, а волосы — светлыми и редкими. Жак представил их с деловитой улыбкой: «И так, мальчики, прошу знакомиться, эту прекрасную розу зовут Наташенькой, а это Ашот, Руслан и Гена». На мою жену было больно смотреть: она сидела на кровати, вся сжавшись, ее голое тело дрожало, руки судорожно пытались прикрыть грудь и промежность, но это выглядело жалко и беспомощно — ее сиськи с розовыми сосками торчали между пальцами, а между ног блестели капли влаги, которые она не могла скрыть. Ее лицо было красным, глаза полны ужаса, дыхание — прерывистым, как будто она задыхалась от стыда. «Ну, мальчики, не будем терять время, раздевайтесь и плотней к Наташеньке, она спешит», — скомандовал Жак, потирая ладони, его голос стал резким, как у режиссера, отдающего приказы актерам.
Парни не заставили себя упрашивать — скинули одежду с такой скоростью, будто это была привычная рутина. Ашот сбросил черную рубашку и джинсы, обнажив крепкое тело, покрытое темными волосами, и его член — толстый, темный, с багровой головкой, уже полустоящий, с выпирающими венами, которые пульсировали под кожей, яйца — крупные, волосатые, свисали низко, слегка покачиваясь, как маятник. Руслан стянул серую футболку и штаны, показав коренастое тело с широкой грудью и короткими, но мощными ногами, его хуй был коротким, но широким, как пивная банка, с толстой красной головкой, блестящей от смазки, яйца — тугие, подтянутые, покрытые редкими волосками. Гена медленно снял свитер и брюки, обнажив худощавое, но жилистое тело, его член был длинным, прямым, как копье, с гладкой розовой головкой, влажной от капель смазки, яйца — большие, гладкие, болтались между ног, словно тяжелые груши. Они подошли к Наташе, болтая своими членами, которые покачивались при каждом шаге, и она испуганно смотрела то на Жака, то на меня в окошке, ее глаза были полны ужаса, дыхание сбилось, сердце, казалось, готово выпрыгнуть из груди. «Ну же, Наташенька, раз начала, то иди до конца, помоги мальчикам, поставь им члены», — руководил Жак, настраивая камеру, его голос стал командным, с ноткой нетерпения.
Наташа замерла, ее тело окаменело от страха, она только испуганно смотрела на чужие члены, не в силах пошевелиться, ее руки дрожали, сжимая простыню, которая не могла ее защитить. Тогда Ашот, не церемонясь, взял ее маленькую ладошку, мягкую и теплую, и положил себе на член — горячий, пульсирующий, с кожей, скользкой от пота и смазки, головка уже набухла до темно-фиолетового цвета, яйца подтянулись от ее прикосновения. Наташа вздрогнула, ее пальцы инстинктивно сжались вокруг его ствола, и она неуверенно задвигала кулачком вверх-вниз, чувствуя, как он твердеет, как вены под ее рукой напрягаются, как капля смазки выступает на кончике, оставляя влажный след на ее коже. Она сгорала от стыда, ее лицо стало пунцовым, слезы катились по щекам, но она не могла остановиться — страх штрафа в 10, 000 долларов сковал ее волю. Тут подошел Гена, его длинный член — прямой, с розовой головкой, блестящей от влаги — коснулся ее другой руки, и Наташа, давясь стыдом, начала дрочить и его, ее пальцы скользили по гладкому стволу, чувствуя, как он становится тверже, как яйца — большие, гладкие — шевелятся в мошонке от ее движений. Руслан подошел спереди, его короткий, но широкий хуй с толстой красной головкой и тугими яйцами начал постукивать по ее сиськам, оставляя влажные следы на нежной коже, соски затвердели до темно-розового цвета, напряглись от этого контакта, и Наташа вздрогнула, ее дыхание стало прерывистым, как будто она пыталась сдержать крик. «Так, внимание, вижу, все готовы, и так, девочка моя, возьми Руслана член себе в рот, но другие члены не отпускай», — скомандовал Жак, его голос стал резким, почти грубым.
Руслан взял Наташу за подбородок своими грубыми пальцами, приоткрыл ей рот и сунул туда свою болду — толстую, с солоноватым привкусом и резким запахом пота, головка была широкая, растянула ее губы до предела, яйца болтались, касаясь подбородка, оставляя легкий влажный след. Наташа давилась, ее горло сжалось, слезы потекли по щекам, она смотрела на меня через окно, как будто искала поддержки, ее взгляд был полон ужаса и мольбы, но я стоял, парализованный смесью гнева и возбуждения, не в силах ничего сделать. Вид у нее был жалкий — губы растянуты вокруг члена, глаза красные, тушь размазалась по щекам, слюна стекала по подбородку, капая на грудь, — но от этого она казалась еще сексуальней, ее унижение почему-то будило во мне что-то темное, животное. Камера защелкала, Жак бормотал: «Хорошо, очень хорошо». Руслан ухмыльнулся, его грубый голос резанул воздух: «Ну что, Наташенька, вкусно? Давай глубже, не ломайся! » Она замычала, пытаясь что-то сказать, но хуй во рту заглушал звуки, слюна текла рекой, капая на простыню, оставляя мокрые пятна. «Засунь ей поглубже в глотку и замри, только не перестарайся», — сказал Жак, его голос стал почти ласковым, но с ноткой садистского удовольствия. Руслан двинул бедрами, член вошел до упора, головка уперлась в горло, яйца шлепнули по подбородку, и Наташа, подавляя рвотный рефлекс, задергалась, ее руки сжали члены Ашота и Гены сильнее, слезы текли ручьями, но она не вырывалась — стыд начал растворяться в странном тепле, которое поднималось от низа живота, ее тело предавало ее, и я видел это в ее глазах, где страх смешивался с чем-то новым, непонятным.
Потом Жак скомандовал: «Так, ставим ее раком». Парни перевернули Наташу, она уперлась локтями в кровать, ее попка задралась вверх, ягодицы разошлись, обнажая все — от блестящей пизды до тугого ануса. Ашот подошел спереди, взял ее за волосы своими грубыми